Сейчас, бесспорно, необычное время. В конце марта экономическая жизнь всех крупнейших государств находилась частично в особом режиме и многие секторы экономики, по сути, были закрыты. Те, кто могли, работали дома, но не каждый продукт и не каждую услугу можно создавать и поставлять клиенту виртуально.
За пару месяцев во всем мире остановилось создание огромного количества ценностей. Это была цена, которой, вероятно, удалось сдержать еще большее крушение в социальной и материальной сферах. Вирус до сих пор не побежден, но мы узнали об этом враге немного больше. Поскольку теперь мы знаем врага лучше, наш страх отступил.
Особое бесстрашие продемонстрировали инвесторы, инвестирующие в акции. К концу мая индекс S&P500, отражающий цены на акции крупнейших предприятий США, поднялся с низкого значения, которое наблюдалось в марте, на 39%, а индекс Stoxx50, отражающий ценность крупных предприятий Европы, – на 32%.
Хоть пенсионные фонды LHV и были агрессивными покупателями на рынках акций во второй половине марта, я не мог и мечтать о таком быстром подъеме. Я не считаю такую реакцию рынков адекватной, даже приняв во внимание беспрецедентные пакеты поддержки экономики центральными банками и правительствами.
Хотя и говорят, что рынки акций – это индикатор, по которому можно предсказывать состояние экономики, эмпирически это не соответствовало действительности как минимум в течение последних десяти лет. Скорее, снижение процентных ставок на рынках облигаций указывало на то, какой экономический рост можно ожидать в будущем.
Рынки акций вообще следовали логике „Bad news is good news“ («Плохие новости – это хорошие новости»). Это означает, что когда в экономике наступают плохие времена, центральные банки и правительства придумывают что-нибудь для того, чтобы цены на активы не падали.
Во время кризисов стабилизация экономики таким способом может быть обоснована. Однако проблема в том, что экономическая модель, использующая возрастающий финансовый рычаг, становится очень хрупкой, и даже небольшое повышение процентных ставок может обусловить экономический кризис.
Инвестиция или затрата
Я не согласен с теми, кто утверждают, что взятие кредита – это нечто само собой разумеющееся и можно рассчитывать, что взятые сейчас кредиты, в принципе, никогда не нужно будет погашать. Я считаю, что опасно забывать мудрость наших предков, которые говорили, что заемные деньги – это чужая собственность.
Если брать кредит для того, чтобы сейчас больше потреблять, то в будущем придется ограничить потребление, а это неразумно. Если бы все поступали таким образом, это обусловило бы быстрый рост заработных плат сегодня и высокий уровень безработицы завтра в том случае, если в будущем потребление сократилось бы примерно на такую сумму, какая была потрачена ранее.
Кредит стоит брать только для инвестиций, и то, только в случае, когда доходность от инвестиции больше суммы процентов по кредиту – в противном случае это сократит наш общий доход и сделает нас беднее. В теории это просто и понятно. Однако на практике проблему представляет собой тот факт, что понятие «инвестиция» красиво расплывчато.
Легкомысленному, халатному и пренебрежительному отношению к взятию кредитов способствует еще и то, что брать кредиты становится все проще и при этом предлагаются все более низкие процентные ставки. Загородный дом, который большую часть года пустует, за который нужно платить земельный налог и который нужно отапливать зимой и иногда ремонтировать, – это инвестиция?
Путешествия и учеба расширяют кругозор, предоставление возможностей развития детям, помогает продвигать жизнь вперед, однако правильно ли называть это инвестициями? Не каждое правильное и доброе дело должно приносить деньги, когда на него осуществляются затраты. Но для того, чтобы мы вообще могли совершать добрые и с моральной точки зрения правильные дела, мы должны поступать разумно и с экономической точки зрения.
Как выглядит ваш баланс и денежный поток?
Таким образом, не каждая затрата квалифицируется инвестицией, а только такое вложение денежных средств, которому предшествовал основательный анализ расходов и доходов. Я подозреваю, что предприятия проводят такой анализ более основательно, чем частные лица или правительства.
Об этом говорит уже тот факт, что предприятия как минимум раз в год составляют отчет о прибыли, баланс и отчет о денежных потоках. Правительства тоже составляют государственный бюджет, но я не слышал, чтобы они трудились над составлением баланса по существу.
Многие частные лица вообще не анализируют свои расходы и тратят столько, сколько денег есть в их кошельке и на их банковском счете. Чем больше кредитная нагрузка, тем важнее становится мониторинг за собственным балансом и движением денежных средств (денежными потоками).
Представляет ли собой ценность в нынешнем быстроменяющемся мире прикладное высшее образование (например, в области управления бизнесом), полученное благодаря взятию учебного кредита, в том случае, если не удается найти работу по специальности? А полупустое, из-за нехватки врачей, здание больницы, финансированное за счет заемных средств, – это имущество или обязательство?
Ситуацию, когда стоимость активов меньше обязательств, называют банкротством. Ситуацию, когда доходов не хватает для обслуживания кредитов, называют неплатежеспособностью.
По мере увеличения кредитной нагрузки (даже если процентные ставки на данный момент низки), растут как риск банкротства, так и риск неплатежеспособности, поскольку обязательства (суммы кредита), как правило, фиксированы, но цены на активы могут существенно колебаться.
В случае небывало низких процентных ставок опасно также игнорировать тот факт, что они не ведут ни к какому ускорению экономического роста и оживлению экономики.
Признаком того, что сейчас мы переживаем необычное время, является и тот факт, что самым могущественным в мире государством управляет мужчина, который заявил: „I’m the king of debt. I love debt“ («Я король долгов. Я люблю долги.») – и четыре предприятия которого, согласно указанному в его резюме, являются банкротами. Когда весной 2016 года у Дональда Трампа, который на тот момент был еще кандидатом в президенты, спросили об обслуживании и погашении государственного долга США, он ответил: "I would borrow, knowing that if the economy crashed, you could make a deal" («Я взял бы деньги взаймы, зная, что в случае упадка экономики можно будет договориться [с кредиторами]»).
